Академик С. С. Перов.
Дорогие товарища академики! Единственно верным
течением в биологической науке является мичуринское направление, выраженное
в четких словах нашего великого советского преобразователя природы И. В.
Мичурина: "Мы не можем ждать милостей от природы; взять их у нее -- наша
задача".
В области земледелия такое же направление было создано нашим академиком
В. Р. Вильямсом. Его травопольная система есть основа основ благополучия
социалистического хозяйства.
В области животноводства академик М. Ф. Иванов разработал методы
управления воспитанием сельскохозяйственных животных, создав новые породы
животных -- асканийского мериноса и белой степной свиньи.
Наиболее яркое обобщение всех мичуринских принципов дано в
теоретических работах и практических достижениях академика Т. Д. Лысенко,
нашего Президента, которого я считаю истинным основателем и обоснователем
советского дарвинизма. Эту мысль я высказал на первом заседании сессии нашей
Академии более десяти лет назад.
В современной биологической науке главнейшими являются два вопроса:
1) что является факторами эволюции как всеобщего биологического
процесса и
2) что является материальным носителем живого, т. е. того же
биологического процесса со всеми его особенностями и прежде всего с явлением
наследственности, ибо это особая отличительная черта живого; в
неорганическом мире наследственности нет или имеются только ее зачатки.
На первый вопрос дал прекрасный ответ К. А. Тимирязев в своей
замечательной статье: "Факторы органической эволюции". Он писал: "А этих
факторов мы знаем пока только три: среду -- изменяющую, наследственность --
накопляющую эти изменения, и отбор -- приспособляющих, организующий,
налагающий на живые формы ту печать совершенства, которая представлялась
назойливой загадкой с той минуты, как человек только начал мыслить" (Соч.,
т. 5, стр. 141).
Благодаря работам главным образом представителей мичуринского
направления в агробиологии, в частности работам академика Т. Д. Лысенко и
его сотрудников, эта формула Тимирязева развернулась в диалектическую
формулу, обогащенную современным опытом. Эта формула такова: факторами
органической эволюции являются -- наследственная изменчивость при условии
примата внешней среды, изменчивая наследственность как производное от этой
среды, и отбор-подбор как фактор направленный и направляющий весь
биологический процесс в органической природе.
В противовес этим позициям реакционные школы, формальные
генетики-морганисты выдвинули идею автогенетического фактора эволюции. Этот
фактор является будто бы формой некоего начала, обусловливающего весь
процесс развития живого, независимо от внешней среды и даже от сомы самого
организма.
Представителем этих школ ныне является академик И. И. Шмальгаузен. Свою
систему взглядов он опубликовал в книге "Факторы эволюции", где открыто
изрекает следующее: "Эволюция шла в общем под знаком освобождения организма
из-под власти случайных явлений во внешней среде". И что "освобождение
организма от детерминирующей роли факторов среды именно и означает
установление системы внутренних факторов развития, определяющих
специфическое течение формообразовательных процессов" (стр. 11).
Отсюда явствует, что академик Шмальгаузен занимает в биологии позицию
автогенетика-индетерминиста, которая, конечно, принадлежит к реакционным
течениям науки. Академик Шмальгаузен относит себя к мутационистам в теории
эволюции. Он говорит: "Всякое же изменение нормы реакции означает мутацию.
Таким образом эволюция строится все же только на мутациях" (стр. 92). А о
мутациях академик Шмальгаузен говорит следующее: "Возникновение отдельных
мутаций имеет все признаки случайных явлений. Мы не можем ни предсказать, ни
вызвать произвольно ту или иную мутацию" (стр. 68). Такое заявление
указывает, что Шмальгаузен окончательно занял индетерминистскую реакционную
позицию и в методологии.
С академиком Шмальгаузеном в конце концов происходит, выражаясь его же
языком, следующее: прогрессивное усложнение системы морфогенетических
корреляций, создаваемых в нем (академике Шмальгаузене) за счет элементарных
выражений плейотропизма, окончательно приняло автономно-регуляторный
характер. Этим, конечно, в психике академика Шмальгаузена достигается
максимальная эволюционная пластичность организма, за счет скрытого резерва
его, Шмальгаузена, изменчивости, мобильности, приспособляемости к каким
угодно формам мышления в биологии. Но все-таки этим не достигаются в нем,
академике Шмальгаузене, максимальные темпы эволюции высших организмов в
направлении диалектического материализма, ибо академику Шмальгаузену мешает
индивидуальная приспособляемость и слишком автономное развитие, хотя у него
и сохраняется высоко развитая система регуляций.
Может быть, это и лишило академика Шмальгаузена лидерства в области
формальной морганической генетики, ибо новая звезда, воссиявшая в созвездии
МГУ, профессор Алиханян объявил на недавней дискуссии по книге Шредингера
"Что такое жизнь с точки зрения физика?" плюсквамперфектумом все, что было
основой для академика Шмальгаузена в области формальной морганической
(мендельянской по выражению Тимирязева) генетики.
Оказалось, что за короткое время произошла колоссальная ревизия
классической формальной генетики, и новый пророк ее пишет уже о химической
природе гена, а МГУ и "Успехи современной биологии" (хорошие, видимо,
успехи!) печатают. По этой теории ген есть лишь средоточие, где встречаются
внешние и внутренние факторы развития организма. Ген, действительно,
существует в хромосоме реально, но он связан с признаками и влияет на них
лишь через геногормоны, испускаемые генами, очевидно, внутрь организма, как
это полагается для гормонов. Как известно, в биохимии гормоны являются очень
сложными соединениями, которые создаются специальными органами -- железами
внутренней секреции. Додуматься до представления о гене, как органе, железе,
с развитой морфологической и очень специфической структурой, может только
ученый, решивший покончить с собой научным самоубийством. Представлять, что
ген, являясь частью хромосомы, обладает способностью испускать неизвестные и
не найденные вещества и заявлять, не будучи биохимиком, что эти вещества --
гормоны, значит заниматься метафизической внеопытной спекуляцией, что
является смертью для экспериментальной науки. Подобно тому, как Шредингер
попробовал объяснить жизнь при помощи физики, Алиханян пытается объяснить ее
при помощи химии. Но участь обоих бесславна, а в особенности Алиханяна, ибо
Шредингер все-таки сам физик, а Алиханян в химии понимает ровно столько же,
сколько Шредингер в области биологии. Огромная литература иностранного и
довольно странного происхождения, приведенная Алиханяном в статье о
химической природе гена, хоть и показывает раболепие его перед заграницей,
однако вынуждает с самого начала признать, "что прямая помощь, которую
оказывает химия в освещении генетической и биологической эволюции, пока
довольно ограничена, но она обещает оказаться в дальнейшем все более
значительной" ("Химическая природа гена", стр. 105). То-то и оно-то! Не от
хорошей жизни генетик забрел в чуждую и темную область, из которой его
попросят сами химики.
В другой своей статье -- "Проблема гена в современной генетике" --
автор Алиханян совершенно бессовестно пытался подкрепить многочисленными
цитатами из классиков марксизма явно метафизические положения вроде
следующих: "Гена не зародыш признака и не единственная ответственная
материальная частица клетки, определяющая образование признаков или
развертывающаяся в признак. Признак -- это результат развития всей клетки,
взаимодействия клеток и, наконец, результат взаимодействия с внешней средой
(чего же в конце концов? -- С. П.). Гена определяет специфическое развитие
признака, определяет направление, в котором должен развиваться признак"
(стр. 11). Правильно говорил академик Шмальгаузен, что представление о гене
"приблизилось к вейсмановскому представлению о детерминанте" (стр. 53), т.
е. самому реакционному и ненаучному представлению в биологии.
Еще большую смелость, так сказать, проявляет Алиханян, когда
авторитетно заявляет, что "на синтез триптофана влияют два разных гена. Один
из них требует для роста или индол или атраниловую кислоту, другой -- только
индол. Оба эти вещества являются предшественниками триптофана, а атраниловая
кислота -- более раннее звено в цепи реакций", что "возможно сведение
действия генов к простым химическим реакциям" и что "количество генов,
связанных с синтезом какого-либо вещества, приближается к количеству звеньев
в реакции" (см. рис. 9 и стр. 10, 11).
Таковы рассуждения человека, очевидно мало знакомого с органической
химией, ибо он антраниловую кислоту упорно именует атраниловой.
Подобными рассуждениями наполнена вся статья. Ясно, что новый уклон в
формальной генетике еще хуже, чем прежний!
Главный принцип вейсманистов -- отрицание передачи по наследству
приобретенных признаков. Господство этой концепции в науке всегда приводило
в дореволюционное время к трагическим развязкам. Так, например, крупный
материалист биолог профессор Шимкевич, мой учитель по теории эволюции, в
своей в общем очень хорошей книге "Биологические основы зоологии" писал по
поводу Вейсмана не то, что он говорил нам в узком кругу, причем он довольно
цинично заявлял, что не хочет терять кафедры из-за этого вопроса и не хочет
попадать в положение Сеченова, на которого, в свое время, за его
материалистические взгляды ополчилась не только светская, но и духовная
власть. Шимкевич, боясь в условиях дореволюционной России преследований,
забросил и свои интересные опыты по влиянию на процесс инкубации ряда
веществ, вызывающих резкие изменения в ходе онтогенетического развития
организма, остановку филогенетического повторения и направление онтогенеза
по иному руслу.
Нападки формальных генетиков на теоретические опыты Е. А. Богданова с
мясной мухой, выводы из которых противоречили менделизму-морганизму, на
работы М. Ф. Иванова в племенном животноводстве были настолько
ожесточенными, что подчас создавали невыносимые условия для их работы.
Слишком шумно формальные генетики проявляют себя в СССР и ныне.
Достаточно им было собраться в стенах Московского университета и оказаться в
случайном большинстве, как они тотчас же отлучили от дарвинизма мичуринское
течение, тотчас же сделали попытку изгнать из Ленинградского университета
тов. Презента и тов. Турбина. Особенно усердствовал в стремлении уничтожить
мичуринцев профессор Поляков из Харькова. Для характеристики этого
профессора я прочту документ, относящийся еще к 1927 г. Этот самый Поляков
пишет профессору Козо-Полянскому:
Уважаемый товарищ Козо-Полянский! По поручению группы товарищей
информирую Вас о следующем. На-днях окончился Всесоюзный съезд зоологов,
анатомов и гистологов. Биологи-диалектические материалисты, бывшие на
съезде, решили сорганизоваться и положить начало существованию Всесоюзного
объединения биологов-марксистов. Пока что мы решили не замыкаться в рамки
общества, а установили личные связи, переписку и включили в план нашей
работы за 1928 г. Всесоюзную дискуссионную конференцию и обмен докладчиками.
В наше объединение решено привлечь лишь узкий круг товарищей, стоящих на
позиции последовательного диалектического материализма.
Организаторы-корреспонденты по Москве -- Левин, Завадовский Б. М. и
Агол, по Ленинграду -- Куразов, Харькову -- Финкельштейн и я (т. е. Поляков.
-- С. П.), Ташкенту -- Бродский. Ленинградским товарищам поручено привлечь в
наше Объединение ботаников, которые приедут на Всесоюзный ботанический
съезд. От нас будут тт. Рыжков и Коршиков. Думаю, что Вы не откажетесь
присоединиться к нам. С товарищеским приветом И. Поляков. Харьков, ул.
Артема, 46, кв. 2, 27/XII 1927 г." Мы не будем говорить, что вышло из затеи.
Сегодня это не столь важно.
Как видно, это -- функционер уже не первого года. Через 20 лет у него
вновь вспыхнуло в крови желание объединиться методом оппозиции.
А платформа попрежнему самая ортодоксальная! Формальная генетика под
красным флагом! Таковы попытки менделистов-морганистов в настоящее время
сорганизоваться в биологической науке под флагом дарвиновской конференции в
Московском университете. И, конечно, не ради биологии -- "не очень много
шили там и не в шитье была там сила".
Но какими бы жупелами ни пугали меня эти меньшевиствующие идеалисты --
и разговорами об ортодоксальном дарвинизме, и намеками на анархизм, и
обвинениями в ламаркизме, и т. д., и т. п., я все-таки думаю, что положение
о передаче по наследству приобретенных признаков есть несомненный, истинный
факт материальной природы, ведущий за собой эволюцию организмов.
Вторым вопросом огромного значения является вопрос о материальном
носителе живого как процесса. Формальные генетики нашли его в мистическом,
мифическом и по существу не материальном гене, находящемся в половой клетке.
Я не буду полемизировать с ними, разбирая нелепость этого положения с точки
зрения биохимии.
Академик Т. Д. Лысенко совершенно правильно говорит: "Под
наследственностью мы понимаем свойство живого тела требовать определенных
условий для своей жизни, своего развития и определенно реагировать на те или
иные условия. Под термином наследственности мы понимаем природу живого тела"
(Агробиология, 1946, стр. 328). В этом высказывании кратко охарактеризовано
то, что называется жизнью, и материальным фактором ее названо "живое тело".
Этот биологически правильный термин мы, биохимики, расшифровываем
биохимически, или, правильнее, агробиохимически, в названии "живой белок",
созданный из "мертвого протида", "протеина".
Энгельс устанавливает, что жизнь это форма сущ ствования б лковых тел и
эта форма существования заключается преимущественно в постоянном
самообновлении химических составных частей этих тел.
Следовательно, разгадку живого, а тем самы эволюционного процесса в
целом необходимо искать в белке. Советская наука может гордиться тем, что
сущность белка, его микромолекула дана нашими крупнейшими учеными --
академиком Н. Д. Зелинским и профессором Н. И. Гавриловым, в теории и опыте
установившими дикетопиперазинное строение белка. Работа этих ученых
"Современное состояние вопроса о циклической природе связей аминокислот в
молекуле белка" в 1947 г. удостоена Сталинской премии. Академик Зелинский и
профессор Гаврилов пишут, что и вторая часть проблемы строения белка --
структура микромолекулы тоже решена советскими учеными. А именно:
"Микромолекула построена из центральной циклической группировки или
пиперазина или дигидропиперазина, со вторым и пятым углеродами которого
амидинообразно связаны через свой α-аминный азот различное количество
аминокислот или разной длины полипептиды. Карбоксил последней аминокислоты
является конечной функциональной группой белка, что и обусловливает главную
характеристику белка, как кислоты, выдвинутую в свое время С. С. Перовым"
(Академик Н. Д. Зелинский и профессор Н. И. Гаврилов, Современное состояние
вопроса о циклической природе связей аминокислот в молекуле белка, стр. 80).
Итак, исследователи белка, решая с разных сторон структуру белка,
сходятся так же, как две группы, работающих над туннелем и с двух сторон
ведущих бурение, при правильном расчете встречаются и пожимают друг другу
руки.
Проблема макроструктуры белка решена в недрах нашей Академии. И
сущность ее изложена в книжке "Казеиновая белковая протокислота". Это
впервые в мире, как пишут академик Зелинский и профессор Гаврилов, данный
стандарт белка, а также доказательство его кислотной функции. Правильное
решение макроструктуры белка позволяет нам, биохимикам и, лучше сказать,
агробиохимикам, управлять жизнью, а значит, и понимать и объяснять ее.
Примерами могут служить работы Перова и Чукичева над искусственной плазмой
крови, когда еще в 1931 г. Перовым был приготовлен чистейший белок из молока
-- протокислота и введен Чукичевым интравенозно в кровь кролику с
положительным результатом освоения чуждого белка организмом кролика.
Эффектен был опыт Перова и Иорданского, когда у собаки из рациона был
совершенно исключен белок и введен в форме казеиновой протокислоты, т.е.
белок молока, интравенозно, причем собака жила 90 дней и была снята с опыта
потому, что явление освоения чужеродного белка было доказано, несмотря на
принятое правило анафилактогенности и предсказание формалистов биохимии, что
собака должна была погибнуть через 2-3 часа после примененного опыта.
Не менее интересными являются и опыты академика Н. Г. Беленького,
который преобразовал очень простым способом сыворотку крови коровы и ввел ее
многими литрами в организм человека. Превосходная работа Беленького
утверждает единство белковых субстратов при известных условиях их обработки
и принадлежит к факторам, управляющим жизнью.
Мне в нашей Академии удалось решить не только проблему об единстве
белковых веществ, но и проблему специфичности белков, а тем самым подойти к
вопросу о специфике наследственности и, в частности, специфике, если можно
так выразиться, полового белка, да, кстати сказать, и белка любой сомы, ибо
в ней есть специфичность.
Специфичностью в нативном белке является некоторый ингредиент его,
состоящий противовесом кислому единому белку, или, как выражаемся мы иначе,
белковой протокислоте, которая обща если не всем растениям и животным, то
многим. Этот ингредиент, выделяемый мною из растительных и животных
субстратов, относится уже к щелочным веществам, чаще всего протидного типа.
Я назвал его пока белковым антикомплексом. Он несомненно различен в разных
нативных белках как половой клетки, так и сомы. Вероятно, в нем можно будет
найти обоснование различия для сортов растений и пород животных, а тем более
видов их. Пока он констатируется в целом ряд семян и животных плазм золевых
и гелевых и резко отличается по составу, принадлежа главным образом к
гистоноподобным белкам. Некоторые антикомплексы обладают замечательными
свойствами. Так, удаление антикомплекса из семян овса дает возможность
повысить на 50% количество и качество спермы производителя, удаление
антикомплекса из некоторых белковых кормов вызывает повышение усвояемости
белка после удаления на 50-60%. Ягнята, выкормленные чистым
белком-протокислотой из овса, без антикомплекса, дают привесы вдвое большие,
чем в контроле, в то же время и с теми же, по существу, рационами. Крысы,
которым чистый белок вводится per os и одновременно интраперитониально, дают
привес в 260% при 100% контроля.
Опытов и примеров подобного рода возможно теперь привести большое
количество. Все они говорят за то, что наука уже может управлять жизнью,
может управлять мертвым и живым белком. Но сказать окончательно, "что такое
белок" и "что такое жизнь", как производное от него, наука пока еще не
может. Почему? В свое время Энгельс прекрасно сказал в "Анти-Дюринге", что
для того, чтобы действительно исчерпывающе узнать, что такое жизнь, мы
должны бы пройти все формы ее проявления от самых низших до самых высших.
Так вот, для того, чтобы понять и узнать, "что такое белок", необходимо
тоже пройти все формы его проявления от низших до высших. А для этого
требуется эксперимент, эксперимент и еще раз эксперимент, т. е. то, чем и
замечательно мичуринское направление, а не спекуляция формалистов, которые
имеются во всех науках.
Необходимо создание большой экспериментальной базы для изучения
мертвого и живого белка и привлечение знатоков к этому делу, что Академия и
совершает и будет совершать в дальнейшем.
Да здравствует Академия, носящая имя гения человечества -- Ленина,
Академия Мичурина, Вильямса, Иванова и Тимирязева, Академия, руководимая
лучшим представителем мичуринского агробиологического направления академиком
Т. Д. Лысенко, Академия, направляемая гением нашего великого учителя
товарища Сталина. (Аплодисменты.)
Академик П. П. Лобанов. Слово предоставляется академику В. П.
Бушинскому.
|
